Неточные совпадения
Две
барыни красивые
(Потоньше — белокурая,
Потолще — чернобровая),
Усатые два барина,
Три ба́рченка-погодочки
Да
старый старичок:
Худой! как зайцы зимние,
Весь бел, и шапка белая,
Высокая, с околышем
Из красного сукна.
Дворовый, что у барина
Стоял за стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся
По
старому лицу.
«Помолимся же Господу
За долголетье барина!» —
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако — делать нечего! —
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились
барыни.
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим…
«А вы что ж не танцуете? —
Сказал Последыш
барынямИ молодым сынам. —
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«Спой, Люба!» Не хотелося
Петь белокурой
барыне,
Да
старый так пристал!
Чуть молодые
барыниНе целовали
старого,
Полсотни, чай, подсунули,
А пуще Клим бессовестный,
Сгубил его, анафема,
Винищем!..
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из
старого дома — словом, целое имущество.
— Я спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: «Все
старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, — вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной
барыне.
Бабушка, по воспитанию, была
старого века и разваливаться не любила, а держала себя прямо, с свободной простотой, но и с сдержанным приличием в манерах, и ног под себя, как делают нынешние
барыни, не поджимала. «Это стыдно женщине», — говорила она.
Луна освещала новый дом, а
старый прятался в тени. На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях были приехавшие с
барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Я его рекомендовал одной госпоже,
старой знатной
барыне, что он раскаивается и хочет убить себя от совести, а он пришел к ней, сел и засвистал.
Она жила у Фанариотовой, своей бабушки, конечно как ее воспитанница (Версилов ничего не давал на их содержание), — но далеко не в той роли, в какой обыкновенно описывают воспитанниц в домах знатных
барынь, как у Пушкина, например, в «Пиковой даме» воспитанница у
старой графини.
Все эти психологические капризы
старых дев и
барынь, на мои глаза, в высшей степени достойны презрения, а отнюдь не внимания, и если я решаюсь упомянуть здесь об этой истории, то единственно потому, что этой кухарке потом, в дальнейшем течении моего рассказа, суждено сыграть некоторую немалую и роковую роль.
Матрешка всегда держала двугривенные при своей особе, а целковые, которые посылала на ее долю судьба, она прятала иногда в
старых тряпицах; поэтому она вопросительно посмотрела на свою
барыню — уж не шутит ли она над ней?
— Хорошо, беспременно приду,
старый хрен. Так и скажи барину, что, мол, барин придет, ежели его отпустит
барыня…
Я узнал только, что он некогда был кучером у
старой бездетной
барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти
барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи.
Что ж вы думаете? ведь узнала
барыня Матрену и меня узнала,
старая, да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает; да тут же и благодарность, как следует, предъявила.
— Прекрасная
барыня, — отвечал мальчишка, — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что
старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А
барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая
барыня!..
— Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала
барыня, так та спрашивала о
старом смотрителе и ходила к нему на могилу.
Улита стояла ни жива ни мертва. Она чуяла, что ее ждет что-то зловещее. За две недели, прошедшие со времени смерти
старого барина, она из дебелой и цветущей барской
барыни превратилась в обрюзглую бабу. Лицо осунулось, щеки впали, глаза потухли, руки и ноги тряслись. По-видимому, она не поняла приказания насчет самовара и не двигалась…
— Истинную правду говорю. А то начнут комедии представлять. Поставят
старого барина на колени и заставят «
барыню» петь. Он: «Сударыня-барыня, пожалуйте ручку!» — а она: «Прочь, прочь отойди, ручки недостойный!» Да рукой-то в зубы… А Фомка качается на стуле, разливается, хохочет…
— Мне что, сударыня, сказывали. Сидит будто этот Фомка за столом с
барыней, а
старого барина, покойника-то, у Фомки за стулом с тарелкой заставят стоять…
С помощью Афанасья она влезла на печь и села возле умирающего. Федот лежал с закрытыми глазами: грудь уже не вздымалась, так что трудно было разобрать, дышит ли он. Но
старый слуга, даже окутанный облаком агонии, почуял приближение
барыни и коснеющим языком пробормотал...
Вернулся Хлудов в Москву, женился во второй раз, тоже на девушке из простого звания, так как не любил ни купчих, ни
барынь. Очень любил свою жену, но пьянствовал по-старому и задавал свои обычные обеды.
Доложили
барыне, и на другой день «по
старой Калужской дороге», вслед за каретой шестеркой и тройкой немца-управляющего, потянулись телеги с имуществом и семьями крепостных.
Они сознались, что белое привидение было ими выдумано, чтобы выселить
барыню, а главное — зверя-управляющего и чтобы всей шайкой поселиться в пустом дворце Белосельских, так как при зверинце в
старом убежище оставаться было уже нельзя. «Призраки» были жестоко выпороты в Тверской части. Особенно форейтор, изображавший «белую даму».
Из разговоров старших я узнал, что это приходили крепостные Коляновской из отдаленной деревни Сколубова просить, чтобы их оставили по —
старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была
барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а по зимам почти все работники расходились на разные работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше соседей, и «щось буде» рождало в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «не поровняло».
Он только заметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и
старому деревянному дому), с крыльца вышла одна пышная
барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Новая горница (так ее всегда звали) для молодой
барыни была еще не совсем отделана: в ней работали
старый столяр Михей и молодой столяр Аким.
Наконец
барыня вышла на балкон, швырнула сверху в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась
старым, стертым с обеих сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он уже вышел на дорогу и отошел далеко от дачи, но все еще держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
История об Аграфене и Евсее была уж
старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали. Сама
барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
Когда дворовая девка, запыхавшись, прибежала доложить Петру Васильевичу, что сам
старый Иртеньев приехал, я воображаю, как он сердито отвечал: «Ну, что ж, что приехал?» — и как вследствие этого он пошел домой как можно тише, может быть, еще, вернувшись в кабинет, нарочно надел самый грязный пальто и послал сказать повару, чтобы отнюдь не смел, ежели
барыни прикажут, ничего прибавлять к обеду.
— Я вижу, что ты человек разумный, — сказала
барыня снисходительно, — и понимаешь это… То ли, сам скажи, у нас?..
Старый наш свет стоит себе спокойно…, люди знают свое место… жид так жид, мужик так мужик, а барин так барин. Всякий смиренно понимает, кому что назначено от господа… Люди живут и славят бога…
В самой последней степени унижения, среди самой грустной, подавляющей сердце действительности, в компаньонках у одной
старой, беззубой и брюзгливейшей
барыни в мире, виноватая во всем, упрекаемая за каждый кусок хлеба, за каждую тряпку изношенную, обиженная первым желающим, не защищенная никем, измученная горемычным житьем своим и, про себя, утопающая в неге самых безумных и распаленных фантазий, — она вдруг получила известие о смерти одного своего дальнего родственника, у которого давно уже (о чем она, по легкомыслию своему, никогда не справлялась) перемерли все его близкие родные, человека странного, жившего затворником, где-то за тридевять земель, в захолустье, одиноко, угрюмо, неслышно и занимавшегося черепословием и ростовщичеством.
— Чем я заслужила их любовь?..» Наконец, когда все, от
старого до малого, перецеловали руку у молодой
барыни и некоторые были перецелованы ею, когда все получили щедрые подарки, Степан Михайлыч взял за руку Софью Николавну и подошел с ней к толпе мордвы.
Танайченок, будить Аксютку и
барыню, — чаю!» Не нужно было повторять приказаний: неуклюжий Мазан уже летел со всех ног с медным, светлым рукомойником на родник за водою, а проворный Танайченок разбудил некрасивую молодую девку Аксютку, которая, поправляя свалившийся на бок платок, уже будила
старую, дородную
барыню Арину Васильевну.
— Ну, что его жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему, псу, еще надо? Лежи да полеживай, а то на-тко что вздумал! Ну, хорошо; получили мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у
барыни полдесятинки за
старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в руку и не отдает!
Княгиня Ирина Васильевна Сурская, о которой необходимо вспоминать, рассказывая эту историю, была
барыня старого покроя.
— Говорят… не дай господи согрешить напрасно! — продолжал Шурлов, понизив голос. — Говорят, будто бы старая-то
барыня хочет выйти замуж за этого француза.
— А что ты думаешь, сестра? Конечно! ты молодая вдова, русская
барыня, он француз, любезен, человек не
старый; в самом деле, это очень будет прилично. Ступай, матушка, ступай!..
Наконец приблизилась
старая барская
барыня, ровесница покойницы.
— Если вы изволите приказывать, я не смею ослушаться, — оне изволят быть теперь у Бахтиарова. Я своими глазами видела — наши пролетки у его крыльца. Я кучеру-то говорю: «Злодей! Что ты делаешь? Куда барыню-то привез?» «Не твое, говорит, дело,
старая чертовка»; даже еще выругал, разбойник. Нет, думаю я, злодеи этакие, не дам я господина своего срамить, тотчас же доложу, как приедет домой!
— Иду, иду, барыня-сударыня, — отвечал супруг с достоинством и вошел в сени
старого флигеля, не заметив Фатимки, которая стояла за дверьми и, закрыв лицо ручонками, о чем-то разливалась-плакала.
Татьяна Семеновна, его мать, с которою я теперь познакомилась ближе, была чопорная, строгая хозяйка дома и
старого века
барыня.
Егор Михайлович в своем длинном сюртуке, с неудобно всунутыми в передние карманы руками, в фабричной, надвинутой наперед фуражке, и стоя твердо расставленными ногами на возвышении, командующем над этими поднятыми и обращенными к нему, большею частью
старыми и большею частью красивыми, бородатыми головами, имел совсем другой вид, чем перед
барыней.
Тишина, вздохи. Потом слышпы топот шагов, шум голосов, двери растворяются настежь, и стремительно вваливаются: Гросман с завязанными глазами, держащий за руку Сахатова, профессор и доктор, толстая
барыня и Леонид Федорович, Бетси и Петрищев, Василий Леонидыч и Марья Константиновна,
барыня и баронесса, Федор Иваны и и Таня. Три мужика, кухарка и
старый повар (невидим). Мужики вскакивают. Гросман входит быстрыми шагами, потом останавливается.
Три мужика, кухарка, Федор Иваныч. Таня,
старый повар (на печке). Леонид Федорович и
барыня.
Федор Иваныч, 1-й лакей и
барыня провожает
старую графиню с фальшивыми волосами и зубами. Графиню одевает 1-й лакей.
Кухарка. Так-то и я, дяденька, глянула: что ж это? — все телешом. Веришь ли,
старые — наша
барыня, у ней, мотри, внуки, — тоже оголились.
Доктор. То-то хорошо, а все по-старому; а так,
барыня, нельзя, нельзя. Ну прощайте!
— Ах, матушка, не извольте слушать, что вам
старый сыч этот напевает, пожалуйте ко мне, я проведу вас, — ведь из окна, матушка, узнала, походку-то вашу узнала, так сердце-то и забилось, ах, мол, наша
барыня идет, шепчу я сама себе да на половину к Анатолию Михайловичу бегу, а тут попался казачок Ванюшка, преядовитой у нас такой, шпионишка мерзкой: что, спросила я, барин-то спит? — Спит еще — чтоб ему тут, право, не при вас будь сказано.
— Молчи и отвечай только на то, что я спрашиваю. Ну, а ты,
старой разбойник, ты чего смотрел, Тит Трофимович, домоправитель? Кто пошел за
барыней?